Главный редактор журнала «Эмигрантская лира» Александр Мельник предложил мне обратиться к нескольким современным поэтам и критикам с просьбой ответить на три взаимосвязанных вопроса (за обсуждение первого из них в личной встрече несколько лет назад в Москве он благодарит поэта Амарсану Улзытуева):
- Существуют ли научно обоснованные и общепринятые критерии оценки поэтического творчества?
- Что вы лично считаете хорошим стихотворением и что – плохим? Другими словами – каковы ваши личные критерии оценки поэтического творчества?
- Может ли читательский успех быть критерием поэтического уровня?
Ответы оказались разнообразными и «портретными». Высказывания специалистов о поэзии представляются мне чрезвычайно важными. Поэзия существует как во времени, так и вне его. К произведениям, тщательно отобранных временем, как правило, у знатоков вопросов не возникает. Однако стоит нам открыть, например, «Журнальный Зал», как такие вопросы то и дело появляются. Читатели зачастую не могут понять, как некоторые произведения проникают в наши лучшие журналы. То, что ещё недавно поэзией не считалось, вдруг начинает активно публиковаться в толстых журналах. В чём тут дело? Читатели остаются в недоумении: то ли они отстали от жизни, то ли кто-то по блату или даже за деньги протаскивает в журналы низкопробные произведения. Может быть, такова общемировая тенденция, и дилетантские стихи теперь востребованы чаще, нежели профессиональные? Откровенная «попса» начинает проникать даже в толстые журналы. Может быть, расчёт идёт на то, что примитивный и малообразованный читатель составляет большинство? Или на качество контента влияет пресловутое литературное «кумовство»? Наконец, может быть, читатель просто не понимает новую поэзию? Мы попросили прояснить эти вопросы ведущих литературных критиков и известных поэтов, которые постоянно занимаются и разбором чужих стихов.
На вопросы «Эмигрантской лиры» отвечали: Елена Севрюгина, Ольга Балла-Гертман, Игорь Волгин, Юлия Пикалова, Борис Кутенков, Лев Оборин, Андрей Грицман, Ирина Чуднова.
Александр Карпенко, редактор отдела поэтической критики
ЕЛЕНА СЕВРЮГИНА, поэт, критик, эссеист
1.
Разумеется, этих критериев нет и не может быть. У каждого свой взгляд на творчество и, в частности, на поэзию. Каждый предъявляет к художественному тексту свои индивидуальные требования. Можно, конечно, условно выделить отдельные составляющие оценки – такие, например, как техничность, содержательность, эмоциональность. Но в итоге получим среднестатистическое стихотворение среднестатистического автора, напрочь лишённого индивидуальности.
2.
В оценке стихов (своих и чужих) я всецело доверяю внутреннему чутью. То есть, оцениваю произведение не как профессионал, а как обычный читатель – по принципу откликнулось/не откликнулось. Есть и другие значимые вещи, которые, как мне кажется, помогают определить качественность и подлинность текста. Во-первых, хорошая поэзия – это всегда мифология. При этом хочу согласиться с поэтом Сергеем Суминым, считающим, что творчество любого автора должно быть «органичным ему мифом», а не «привнесённым, культурным, ложным». Говоря иными словами, пишущий должен быть искренним и «проговаривать» в созданном тексте самого себя.
Ещё одним важным критерием состоявшегося во всех смыслах произведения для меня является его очевидное влияние на душу и сознание читателя. Настоящее творчество способно что-то кардинально изменить в нашем восприятии жизни и самих себя, высветить вещь в неожиданном ракурсе и показать её подлинную, скрытую красоту.
Наконец, истинная поэзия всегда рождается на стыке бытового и сакрального, «бесшовно» соединяя их в единую ткань авторского замысла. Говоря иными словами, даже описание мира материального должно вскрывать в нём духовное содержание и бессмертные смыслы.
3.
Увы, читательский успех далеко не всегда свидетельствует о высоком художественном уровне текста – нередко он свидетельствует об обратном. Тому есть немало подтверждений. Как правило, обычный читатель оценивает в произведении не столько его художественные достоинства и грандиозность замысла, сколько понятность и открытость для внутреннего диалога. «Поэты-трибуны» – временные глашатаи истины, пишущие на актуальную тему – у нас всегда были, есть и будут, но всё же поверяться вечностью будут те, кто ориентируется не на читателя, а на свои собственные духовно-эстетические вопрошания к миру. А они, как правило, ничего общего с сиюминутными социальными потребностями не имеют.
ОЛЬГА БАЛЛА-ГЕРТМАН, литературный критик, редактор, эссеист
1.
Похоже, что нет, – именно потому, что различные совокупности таковых предлагались неоднократно.
2.
Критерии примерно таковы: хорошее стихотворение сочетает в себе почти несочетаемое – нетривиальность / неожиданность (восприятия, мысли и способов их выражения), точность и гармонию (последняя – даже в случае, когда речь идёт о предметах совсем не гармоничных), то, что я про себя называю «внутренней музыкой». Автору плохого стихотворения не удаётся либо что-то из этого, либо всё это вместе.
3.
Никоим образом. Читательский успех – всего лишь свидетельство попадания автора в типовые/наиболее распространённые читательские ожидания и привычки.
ИГОРЬ ВОЛГИН, поэт, историк, телеведущий
1.
Научно обоснованные критерии существуют, но сами по себе (то есть, по сумме формальных признаков) они ничего не решают. Важно, как эти признаки воплощены (реализованы) в самом поэтическом тексте и, следовательно, в художественном воображении читателя. Это, прежде всего, вопрос вкуса, который есть ни что иное, как соединение интеллектуальных и эмоциональных начал. И – способность воспринимать многомерный подтекст, без которого не существует подлинного поэтического произведения. Наука способна обозначить эти критерии. Но она не в силах «автоматически» настроить (воспитать) читательское ухо, которое только и может, исходя из собственной органики, оценить поэтических звук.
2.
Хорошее стихотворение (в идеале) – это гармоническое, не поддающееся изменениям сочетание фонетики и смысла. Это многозначный текст, таинственным образом вызывающий ответную реакцию читателя. Разумеется, при условии, что последний обладает развитым эстетическим слухом. Плохое стихотворение – это то, где господствует закон случайности – как в подборе слов (звуков!), так и в подразумеваемых смыслах.
3.
Нет, не может. Читательская масса очень неоднородна. И мы знаем примеры широкой популярности весьма посредственных стихотворцев. Другое дело, что литературная традиция достаточно строго отбирает имена и определяет иерархию поэтических ценностей. Но на это необходимо время.
ЮЛИЯ ПИКАЛОВА, поэт, музыкант, критик
1.
И да, и нет. Они есть в мире критиков и литературоведов (к коим иногда относятся и поэты); некоторые из них общеприняты, об иных идут споры. И их нет в мире чистых поэтов, даже если они пишут о поэзии – вернее, их критерии нельзя назвать «научно обоснованными» и «общепринятыми». Вспомним «Разговор о Данте» Мандельштама: «…поэзия не является частью природы (…) и ещё меньше является её отображением (…), но с потрясающей независимостью водворяется на новом, внепространственном поле действия, не столько рассказывая, сколько разыгрывая природу…». Теперь «Искусство при свете совести» Цветаевой: «Искусство есть та же природа. (…) Может быть – искусство есть только ответвление природы (вид её творчества). (…) В чём же отличие художественного произведения от произведения природы, поэмы от дерева? Ни в чём. Какими путями труда и чуда, но оно есть. Есмь!». И оба правы, и оба, по сути, говорят об одном.
Поэзия ускользает от чётких критериев, от «художник нам изобразил», ибо подлинное стихотворение является в том числе носителем внесловесной информации, носителем энергии. Она – «глубокий обморок сирени». И если запах сирени можно попытаться описать, скопировать, измерить – то обморок сирени уже нет. Для постижения поэзии недостаточно рациональной оптики – «научно обоснованных и общепринятых критериев оценки».
2.
Я не делю стихотворения на хорошие и плохие, я делю их на поэзию и не-поэзию. При чтении подлинного стихотворения что-то во мне вспыхивает в ответ. Разумеется, есть какие-то очевидные вещи – гармония формы и содержания, звучание, неповторимый голос; «величие тем» и способность держать планку, если речь идёт обо всём корпусе творчества. Но о них лучше расскажут критики и литературоведы.
3.
Нет. «Чем вам не успех популярность в бильярдной?». Это стихотворение Пастернака широкая публика не знает, зато «Учись прощать» под его именем набирает миллионные просмотры, его публикуют у себя звезда Большого театра и дочь одного из крупнейших поэтов-шестидесятников, с ним записывает ролик звезда кино и телевидения, оно появляется на сайте «культура.рф» и, наконец, на его тему специалисты (!) составляют «методическую разработку по литературе (11 класс) по теме: лингвопоэтический анализ стихотворения Б. Пастернака «Учись прощать». А ведь уже по этим двум словам ясно, что это не Пастернак. Ясно мне и вам, читающим эти строки – правда?
БОРИС КУТЕНКОВ, поэт, культуртрегер, редактор отдела культуры и науки «Учительской газеты»
1.
Конечно, нет. Поэтическое творчество и вообще искусство тем и прекрасно, что антикритериально. Оно переворачивает наши представления о привычном, выходит за его границы. Чаще всего про хорошее стихотворение непонятно, как оно сделано, если вспомнить слова Шкловского («Мы знаем теперь, как сделана жизнь, как сделан “Дон Кихот“ и как сделан автомобиль») и знаменитую формулу Эйхенбаума. Об этом – о принципиальном незнании, о необходимости начинать с позиции свободного суждения, вне шаблонов и установленных схем, – много пишет в своей эссеистике Михаил Айзенберг.
Применительно к собственной практике – замечаю, что про абсолютно подлинные стихи мне как раз сложнее всего говорить. Они помещаются где-то между схем и критериев, устанавливают собственные законы, поначалу даже вызывают лёгкое раздражение именно несоответствием привычному. Кстати, профессионализм критика измеряется в том числе способностью сдвинуться от этой точки раздражения к точке понимания – оценить нестандартное в позитивном ключе: как продуктивно выходящее за пределы твоего слуха и опыта, обогащающее этим тебя самого. Разумеется, интуитивистский метод письма, раздвигающий границы поэзии, обогащает и автора, и в этом смысле он – уникальная дорога к самопознанию.
Тем не менее, совсем от попыток прийти к объективности я бы не отказывался, главное – помнить, что это лишь приближение к истине. Я всегда выступаю за чтение литературоведов и критиков с разными взглядами, за анализ самых разных позиций (условно говоря, хорошо бы почитать подряд Илью Кукулина и Евгения Абдуллаева, Михаила Эпштейна и Марину Кудимову, Валерия Шубинского и Владимира Козлова – намеренно называю несочетаемые имена). Во время своих лекций и семинаров я обычно рекомендую слушателям и затем отправляю в электронных версиях книги перечисленных мной сейчас и других литературоведов. Стоит зафиксировать для себя пункты согласия и несогласия с ними (возможно, несогласия даже более, оно – всегда рефлексивно, в отличие от своего антипода), их разные взгляды на природу поэзии. Возможно, подумать о том, что их объединяет. И помнить, что профессионализм суждения о поэзии измеряется объёмами прочитанного и непрерывной рефлексией над ним (не помню, кто сказал, что только прочитав сто книг, ты имеешь право компетентно судить о сто первой. Но сто – пожалуй, мало). Всегда полезно помнить о своей неправоте – и допускать возможность шедевра, переворачивающего представления. Тут возвращаемся к первому абзацу моего ответа.
2.
Как понятно из предыдущего ответа, я сторонник непредсказуемости в лирике. Часто цитирую слова Мандельштама, что лирика дышит воздухом неожиданного. Иными словами, мне близка сложность в поэзии, ассоциативность, та лирическая ситуация, когда стихотворение пишет само себя и вступает в самые неожиданные семантические связи. Это принципиально отличается от высказывания в стихах – коммуникация в этом случае более удачно достигалась бы другими средствами: эпистолярными, прозаическими, устно-разговорными. Разумеется, это не касается сюжетных и, стало быть, специфически более рациональных жанров: поэм, баллад, – там действуют несколько иные законы, речь сейчас только о лирике. Хотя думаю, что пушкинское «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!», удивление автора превосходству собственного замысла, имманентно для искусства в принципе.
В ситуации высказывания в стихах (а различение этих двух ситуаций письма – первоочередная задача профессионального критика) я обычно советую тем, кто присылает мне рукописи для разбора, поменять жанр. Обращаю внимание пишущих на то, что ритм и рифма здесь выступают сковывающими факторами, тогда как в настоящем стихотворении они как раз ступеньки для движения в «незнаемое» (используя формулу Маяковского), и лучше бы то же самое изложить не в стихах: раскрытие темы станет интереснее. Графоман всегда стремится «раскрыть тему», в его стихотворении сказано ровно то, что хотелось, и ни словом больше, слова всегда соответствуют своим словарным значениям, нет второго и третьего плана. Подлинное стихотворение неисчерпаемо и бесконечно в своих интерпретациях. В ситуации неожиданности семантических связей, при ощущении стихотворения как живого, – я обычно даю совет автору не предавать собственную сложность и предупреждаю о потенциальной читательской реакции: многие будут говорить, что не хватает «лирической прозрачности» (распространённое очаровательное клише), вменять шаблоны вроде просматриваемого лирического героя, видеть многомерность как ненужную абракадабру, – иными словами, рассматривать непривычное как подлежащее коррекции. Таких читателей всегда будет больше. И, увы, их немало и среди толстожурнальных редакторов (сталкивался не раз). Но современный лирик должен иметь силу сопротивления подобным взглядам – не меньше, чем отсутствию громкой реакции на свои творения. Не сдаться – сложно и важно. Всех отсылаю к главам Михаила Эпштейна о метареализме из книги «Поэзия и сверхпоэзия» – которые как раз посвящены разбору этих шаблонов на материале позднесоветской критики. Они написаны в 80-е, но, как видим, мало что изменилось.
3.
Нет, ни в коем случае. Это несополагаемые вещи. Успех часто зависит от социологических обстоятельств, от раскрутки, а в случае стихотворения – от простоты и эмоциональности преподносимого. Эти простота и эмоциональность (часто граничащие с плакатностью) обычно вступают в противоречие с непредсказуемостью и семантической многоплановостью подлинного поэтического высказывания. Что не исключает, конечно, их присутствия в многомерном и подлинном стихотворении – но ими не ограничивается (а для большинства читателей их присутствие самодостаточно). Здесь мне могут возразить, что, отказавшись в начале своего ответа от критериев, я как раз предписываю их, – но не меньше метареализма я люблю «протокольную» и земную лирику Бориса Слуцкого (про которую как раз долгие годы не понимаю, почему она так действует на меня и как устроена). И периодически сталкиваюсь с незатейливо (конечно, на первый взгляд) устроенными стихами с огромной суггестивной силой; из последних открытий такого рода – тексты Стаса Мокина. Поэт и литературовед Марина Кудимова использует для подобных явлений слово «нерукотворность» – вот оно, пожалуй, точное.
Впрочем, возвращаясь к успеху, – хотелось бы персонально рассматривать каждый случай успеха, не говорить «за всю Одессу». Например, любопытен в этом контексте пример Веры Полозковой, которая начинала с довольно простых стихов, заточенных на подростковую аудиторию, но выдающих начитанность и определённую планку поэтического мастерства. К своей последней книге «Работа горя» (2021) она сильно изменилась и повзрослела, стала ближе к условному толстожурнальному уровню. Не знаю, завоевала бы она такой успех сейчас, с этими стихами, более мастерскими, эстетически и этически зрелыми. Но больше всего, конечно, огорчают суждения тех, кто не читал «Работу горя» и рассуждает о «Полозковой вообще», вне контекста её сложной и интересной эволюции. Потому и призываю к персонализации высказываний – «в дверях уже скучает обобщение», если снова вспоминать Мандельштама.
ЛЕВ ОБОРИН, поэт, переводчик, литературный критик, лауреат премии Андрея Белого за литературно-критические статьи (2021)
1.
Нет: поэтическая задача со стороны автора, смена традиций и контекста со стороны обстоятельств, начитанность и наслушанность со стороны читателя – всё это играет огромную роль и создаёт множество вариантов. Я считаю важным держать в поле зрения много разных способов говорить – и, как предлагал ещё Пушкин относительно драматургов, судить поэта «по законам, им самим над собою признанным».
2.
Хорошее стихотворение способно преодолевать барьеры. Хорошее стихотворение сложное, даже если оно очень простое. Хорошее стихотворение удивляет.
3.
Одним из – да, но тут нужно уточнять, какого рода этот успех: сиюминутный или отложенный. Первое не гарантирует от ерунды. Второе – более надежный критерий.
АНДРЕЙ ГРИЦМАН, русский и американский поэт, эссеист, переводчик, редактор
1.
По тому, как поставлен вопрос – нет. Хотя эти темы обсуждались в работах Якобсона, Лотмана, Гаспарова и других. Есть, конечно, очевидные правила, нарушения которых явно видны в работах не талантливых, начинающих и т.п. авторов. Но, в целом, важна личность автора, право говорить, максимальный отход от привычных штампов и интонаций больших поэтов. И тогда опытный читатель-редактор, коллега-поэт ощутит оригинальную интонацию и более-менее распознаваемый голос автора.
2.
В какой-то степени я уже ответил на этот вопрос. Добавлю: когда я читаю чужие стихи – я ищу живую прямую авторскую речь, личное высказывание, простите за высокопарность – дыхание судьбы, исповедь души и т.д. Понятно, что это субъективно, но поэзия вообще субъективная и вкусовая вещь. Но, в целом, со временем вырабатывается такой внутренний измерительный прибор, который даёт это почувствовать.
3.
Нет, не может. Тому есть много примеров. Это зависит от того – кто читатель. И на что рассчитывает поэт. Пишет для себя или целенаправленно на какую-то аудиторию. Самыми популярными были Северянин, Кобзев, Асадов, Евтушенко, Вера Полозкова (при всем уважении и любви к ней), а не Мандельштам, Заболоцкий, Ходасевич, Алексей Цветков.
Бродский – особый случай, при феноменальной одарённости – время правильное было и историческая ситуация.
ИРИНА ЧУДНОВА, поэт, критик, переводчик с китайского языка, культуртрегер
1.
И да, и нет. И по каждому пункту есть нюансы. С одной стороны, есть наука филология, которая прекрасно работает с текстами классиков и, несмотря на то, что многие моменты дискутабельны (как и во всякой исследовательской деятельности), всё же возможно достижение консенсуса. То есть, относительно текстов классиков, и чем более отстоящих от нас по времени, тем вернее мы можем вполне чётко заявлять о том, что – да, критерии существуют.
Но право на такое исследование (посмертное) автор всё же должен как-то заслужить – пройти барьер времени, оставить тексты, в полный рост собой говорящие за себя. Далеко не каждый автор при жизни может наработать эту возможность. При этом автор может быть личностью, повлиявшей в силу тех или иных причин на стихи современников, а вот текстами своими не переживший время в широком читательском обиходе. Не снискавший значительного интереса исследователей. Значит, была личность, была харизма, было психосоциальное влияние, но в тексты оно не вошло и без авторского обаяния не живёт.
Однако, мы действуем здесь и сейчас, и всякого автора, наблюдателя литпроцесса, исследователя современной поэзии и читателя интересует то, что происходит здесь и сейчас. Нужно как-то в этом происходящем, постоянно изменяющемся (или это только кажется), полном событий (важность которых неочевидна современнику) ориентироваться. И вот тут – увы. Готовых критериев не завезли. Точнее – они также изменчивы и зависимы от ситуации, как и сама ситуация. Фактически – современность предлагает современникам вытаскивать самих себя за косичку из болота вместе с лошадью, как проделал известный барон.
Для живой поэзии важным критерием является изменчивость критериев её оценки. Иначе всё новое будет отвергнуто. Но и преемственность важна. То есть, мы, как существа, любим, чтобы новое стояло на базе, и даже совсем революционное должно быть понимаемо, воспринимаемо.
Поэтому как реципиент поэзии, я стараюсь постоянно читать разное, бежать любых прокрустов. Да у меня и восприятие так устроено – меня тревожит полная понятность. Если я вижу такие тексты и узнаю воспроизводимость метода раз за разом, у меня возникает ощущение, что мир ушёл вперёд, а я отстала. Значит, нужно идти куда-то ещё – читать новых авторов на новых площадках. Благо, такая возможность сейчас есть.
Классики нам понятны, потому что мы воспитаны на них, они те гиганты, на плечах которых нам историей задано стоять.
2.
Хорошее стихотворение – то, на котором поселилась поэзия, то, которое вызывает у меня ощущение притягательности, желание поразгадывать о его устройстве, работающее. Это каждый раз своя особая история. Я могу даже для себя его не полюбить, но отрицать наличие поэзии нельзя. Равно как и развидеть, если уже почувствовал.
Но если рассматривать чисто стиховедческий момент – это форма, которая удалась, стихи, написанные мастером. Поэзия, однако, может на них и не поселиться или коснуться только краем крыла. Но они часто скрепляют сборники, являясь перемычками более смыслового плана, нежели интуитивного. Тогда книга будет работать целиком – создавая рельеф, где есть пики и впадины. Вот почему нельзя уповать только на вдохновение, но необходимо оттачивать форму. И вырабатывать свои способы говорения, свой поэтический язык.
3.
Время покажет. И время читательского успеха тоже. Важно приглядеться к феномену автора, к феномену его аудитории, к продолжительности успеха, к его объёму и качеству. Если всё держится на менеджменте и аранжировке (зал, музыканты, грамотный пиар), то, вполне вероятно, так работает не поэзия, не тексты, но эстрада. Одним словом, каждую ситуацию стоит рассматривать отдельно. И не забывать, что подлинный талант часто исключение из всех и любых правил. Пришла его пора – и он явился. Сегодня и вопреки всему.